Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn] - Франсин Риверс

— Мужчина и женщина равны перед Богом, — сказала она, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно.

Атрет невольно рассмеялся.

— Равны!

— Ш–ш–ш, — Рицпа приложила палец к губам. — Разбудишь его. — Такие слова должны были вселить ужас в сердце гладиатора. Она сняла шаль и накрыла ею ребенка.

— С каких это пор женщина равна мужчине? — спросил Атрет, стиснув зубы.

— С самого начала, когда Господь сотворил и мужчину, и женщину. И еще об этом сказано в законе Моисея. За прелюбодеяние наказывали одинаково и женщину, и мужчину, чтобы этот грех, подобно заразе, не распространился по всему израильскому народу. Справедливость требует одинакового наказания для обоих.

— Я не иудей!

— Жаль, тебе бы это пошло на пользу, — уже произнося эти слова, Рицпа сильно пожалела об этом. В комнате повисла тяжелая тишина. Прости меня, Отец. Сделай меня немой! Я слушаю его и вспоминаю свою жизнь, до того как встретила Семея, встретила Тебя. И мне хочется давать отпор даже тогда, когда я понимаю, что не смогу победить.

— Твой муж разрешал тебе так разговаривать с ним?

Семей. Дорогой Семей. Подобно лучу света во мраке, Рицпу охватили приятные воспоминания. Она улыбнулась.

— Семей часто грозился побить меня.

— Неудивительно.

Рицпа вздернула подбородок.

— Его угрозы были пустыми, больше походили на шутку. Зато почти все, что я знаю о законе Моисея, я узнала от него.

— Вот как? — произнес Атрет с неприкрытой иронией. — Ну и чему же он тебя научил?

— Тому, что суть закона в милости, но человек испортил то, что дал Бог. Однако Бог все равно сильнее и умнее человека. Бог послал нам Своего Сына, Иисуса, чтобы Он взял на себя жертву ради спасения всех людей, как мужчин, так и женщин. Его распяли, похоронили, Он воскрес из мертвых, исполнив тем самым пророчество о Мессии, о Котором говорили за сотни лет до этого. Бог послал Своего единородного Сына в мир, чтобы всякий, кто в Него верит, не погиб, но имел вечную жизнь.

Атрет сверкнул глазами.

— Всем богам безразлично, что с нами происходит.

— Та цена, которую Иисус заплатил за наше искупление, показывает, что Бог все же любит нас. Можешь верить, а можешь не верить, Атрет, но есть только одна истина, и истина эта во Христе.

— Я верю в месть.

Рицпе стало неловко, когда она услышала, с какой решимостью он произнес эти слова.

— Помни и о том, как люди судят друг о друге. Как ты судишь о людях, так и о тебе будут судить; насколько ты будешь милостив к людям, настолько милостивы будут и к тебе.

Атрет снова рассмеялся.

— У Бога нет ни к кому пристрастия, — продолжала Рицпа. — Ты не можешь Его подкупить или переубедить. Он думает совершенно не так, как люди. Если ты будешь полагаться на закон, неважно какой — ефесский, римский, германский, — то ты будешь осужден уже за одно только непослушание. А приговор всегда один. Смерть.

Атрет встал и посмотрел на нее сверху вниз.

— Я не по своей воле стал таким, какой есть!

— Но ты по своей воле остаешься таким, — Рицпа наблюдала, как Атрет снова отошел в тень. Весь его вид говорил о глубокой горечи, о гневе и отчаянии. Думал ли он о том, что в его страданиях и отчаянии нет ничего необычного? Ведь она знала о его чувствах больше, чем он мог себе представить.

О Господи, почему Ты дал мне его ребенка? Почему Ты прислал меня сюда, к этому человеку, чтобы я вспомнила все то, что произошло со мной? Семей пришел в мою жизнь и привел меня к Тебе, и Ты исцелил меня. А теперь я гляжу на Атрета и чувствую, как открываются мои старые раны. Держи меня в руке Своей, Отче. Не дай мне уснуть, не дай мне упасть. Не допусти ко мне те мысли, которые жили во мне когда–то давно, не дай мне жить так, как я жила когда–то.

— Жизнь жестока, Атрет, но у тебя всегда есть выбор. Выбери прощение и будь свободным.

— Прощение! — Это слово прозвучало из его уст как проклятие. — В этом мире есть такие вещи, которые простить невозможно.

На глазах Рицпы снова заблестели слезы.

— Когда–то я тоже так думала, но это не дает тебе покоя, разъедает тебя изнутри. Когда Христос спас меня, в моей жизни все изменилось. Весь мир стал для меня другим.

— Мир всегда одинаков.

— Согласна. Мир тогда не изменился. Изменилась я.

На какое–то мгновение наступило молчание, после чего Атрет тяжело произнес:

— Ты ничего не знаешь о боли, женщина.

— Я знаю все, что только хочу знать, — в этот момент Рицпе очень хотелось видеть лицо Атрета и смотреть ему в глаза. — У всех нас свои раны, Атрет. Есть раны, которые видны всем. А есть раны, которые спрятаны так глубоко, что никто, кроме Бога, их не видит.

— И какие же раны у тебя? — иронично спросил он.

Она не ответила. Ей не хотелось подвергать себя его насмешкам и презрению.

Атрет нахмурился. Он видел ее освещенное луной лицо и понимал, что молчит она вовсе не из желания бросить ему вызов.

— Какие у тебя раны? — спросил он ее уже более мягко, действительно желая знать об этом.

— Личные, — сдержанно ответила она.

Ее упрямство выводило Атрета из себя.

— Между нами нет ничего личного. Ты здесь только потому, что я готов терпеть твое присутствие ради этого мальчика. А теперь расскажи мне о том, о чем я тебя спрашиваю.

Она покачала головой.

— Может быть, когда–нибудь я и расскажу, Атрет, но только не тогда, когда ты мне прикажешь, а когда мы оба будем доверять друг другу. Не раньше.

— Этого никогда не будет.

— Значит, мы никогда не будем говорить об этом.

Атрет вышел из тени. Рицпа инстинктивно боялась его. Она знала: именно такие глаза видели перед собой все те люди, которых в следующее мгновение настигала смерть. У нее все похолодело внутри, и она приготовилась к тому, что германец ее ударит.

Атрет смотрел в ее темные глаза. Она ничего не говорила. Просто сидела и ждала. Как ждали до нее другие.

Он сжал кулаки, вспомнив юного хаттского гладиатора, который стоял перед ним, покорно ожидая его смертельного удара в сердце. Вспомнил и многих других…

А Рицпа продолжала сидеть неподвижно — ей было страшно, но при этом она ни о чем не умоляла и не пыталась защититься.

Выражение покорности на ее лице смутило германца. И вдруг перед его глазами встал еще один образ: Халев, стоящий на коленях и слегка откинувший голову назад, чтобы открыть ему шею, когда толпа с трибун кричала: «Югула!».

Слова этого иудейского гладиатора эхом отозвались в сознании Атрета: «Отпусти меня на свободу, друг». С этими словами Халев положил руки на бедра Атрету и откинул голову назад… Тогда германца поразили смелость этого человека и какое–то странное спокойствие, с которым он готовился к неминуемой смерти. Атрет исполнил его желание. Он дал Халеву свободу. И когда он сделал это, его охватило сильное желание узнать, что же делает человека таким смелым и мужественным.